**************************************

Город призраков

(отрывок)

...Через неделю после ночного побоища собак в городе снова зазвучали выстрелы. На этот раз стреляли в людей, и почти никто не пытался бежать.
         Три отряда, источающие боевой дух, приличествующий целой, пусть и небольшой армии - сошлись не на жизнь, а насмерть и, когда кончались патроны, в ход шли штыки, кулаки, ногти и зубы.
         Одна армия возглавлялась вождем, другая его была лишена, а третья вообще сражалась во имя непонятно каких идеалов. Скорее всего - она просто пыталась удержать расползающийся, как старая мешковина, старый порядок. Что ей, впрочем, не удалось.
         Время и место было оговорено заранее. Когда нашли труп Кабана - ближайшего подручного Босха, лежащего чуть ли не в обнимку с сектантом и непонятным волосатым монстром, главарь был в ярости. Он рвал и метал, и в запале пустил в расход трех богатых заложников, с которых ожидался немалый выкуп. Когда он осознал, что этим он слегка пресек свой же собственный денежный ручеек, Босх пришел в еще большую ярость и публично воззвал к вендетте.
         Были спешно мобилизованы все члены единственной городской преступной группировки, которые могли держать оружие. Те, которые держать не могли, были мобилизованы тоже, и им готовилась почетная должность пушечного мяса. В числе этих оказалось трое дезертиров, мечтавших о честной жизни, пятеро сторчавшихся до состояния больных синдромом Дауна, наркоманов, двое больных туберкулезом последней стадии, готовившихся к битве, как берсеркеры перед заведомо проигрышным боем, и один пациент психиатрической больницы, взявшийся обеспечить полевую связь с высшим разумом.
         Из глубоких подвалов были извлечено самое различное оружие - с него стерли пыль и спешно смазали. Во имя начавшейся войны не скупились ни на что, и потому в арсенале Босха оказалось три станковых пулемета советского производства, два автомата ППШ, снайперская винтовка СВД (притом, что снайперов у Босха не было), гранатомет "муха", противотанковое ружье времен Великой отечественной и легкая войсковая зенитка, стыренная из почившей районной армейской части. Зенитку погрузили в кузов джипа-пикапа убитого Кабана, отчего машина приобрела невиданно агрессивный дизайн.
         Босх бил в там-тамы и призывал, во-первых, к мщению, а во-вторых - к справедливости, высказываясь в том смысле, что в сила в городе должна быть одна, а, значит - эти мерзкие, стукнутые на голову сектанты должны все до единого присоединиться к своему гуру. В пору вдохновения он вспомнил хлыстов и привел пример их изгнания советской властью, хотя хлысты никакого отношения к секте Ангелайи не имели.
         Мобилизовавшись по полной программе, непогожим вечером воины Босха выступили в свой крестовый поход. Кожаные куртки раздувались от прятавшихся под ними бронежилетов, а у кого их не было - те в скором порядке нашивали на майки стальные ложки, которые звякали на разные голоса, стоило сделать хоть один в шаг в таком бронике. Из-за этих самодельных кольчуг (одна из которых была заказана у плетущего кольца день и ночь фаната-ролевика) идущая в ночь армия бандитов казалась неким фантасмагорическим средневековых воинством. Торчащие в небо стволы зенитки только дополняли картину.
         Выглядело это столь грозно, что выглянувшие из окна, на ночь глядя, две восьмидесятилетние бабушки в ужасе отшатнулись, поминая поочередно первую и вторую мировую.
         А пятнадцатилетний Костя Шапошников, большой поклонник средневековых рыцарей и ролевик со стажем, восхищенно оглядел идущее воинство и выдохнул:
         -Вот это да! Армия тьмы!
         После чего поспешно потушил свет, плотно зашторил окно, залез под кровать и пролежал там всю ночь, зажав уши руками, а на следующий день спустил в мусоропровод все свои любимые книжки про мечи и колдовство и более никогда больше не возвращался к этой теме. Вот так мечты расходятся с реальностью.
         Лучи мощных фонарей бесцеремонно обшаривали темные углы, и если кто-то попадался на пути грозного воинства, то был тут же схвачен и пущен впереди как живой щит. Когда армия Босха прошагала три квартала до центра, этих страдальцев оказалось аж пятнадцать штук. Слух о том, что творят бандиты, очень быстро распространился по городу, и потому все население спешно попряталось.
         Позади шагающей армии катился подвижной состав, сплошь состоящий из дорогих иномарок, и подсвечивал дорогу фарами. Шли молча и угрюмо, и лишь изредка награждали крепким словцом ополоумевших сектантов и их почившего предводителя. Почему основная доля проклятий доставалось именно ему, наверное, из-за того, что в отличие от его паствы - Ангелайя уже был недоступен для любого вида карательных мер.
         А сектанты шли с песнями, облачившись в боевые, ярко малиновые одежды и над головами идущих вились кислотной расцветки стяги. Паства Ангелайи несла над собою фанерные доски с ликом гуру, который ободряюще улыбался с них. В эти-то доски, чуть позже, бандиты стреляли с особенным ожесточением.
         На следующее утро в одной из досок насчитали дюжину дырок, почти все из которых пришлись в правый глаз гуру и лишь одна в подбородок, точно в находившуюся там родинку.
         Ангелайя был убит, но дело его жило. Сектанты горели священной яростью и безумной одержимостью. Смысл их жизни был утерян, и лишь месть имела теперь значение. Тоже отлично вооруженная, армия просвещенного Ангелайи не надела никакой брони, с голой грудью выступая против пуль. Ярость была для них защитой и тараном одновременно. Кроме того, их было ощутимо больше.
         Воздух над марширующими звенел от гавкающих боевых мантр, мантр войны, которые до сей поры не разу не были произнесены вслух. От слаженного, пронизанного священной яростью голоса сектантов мороз шел по коже. Вслед за выступающим войском волочилась небольшая толпа плачущих и причитающих родственников сектантов, состоящая преимущественно из мам и бабушек, что слезливо умоляли свои зомбированные чада вернуться назад в семью и бросить это дело, пока не стало поздно. Плач их мешался с боевым пением и создавал при этом особенно жуткое впечатление. Так что с пути этой армии люди убирались сами, и как можно поспешней. Надо сказать, что, когда разразилась битва, мамы и бабушки сообразили, что спасать надо, в общем-то, себя и покинули Ангелайевых солдат, оставшись на порядочном расстоянии, куда не долетали пули, где и столпились наподобие встрепанных наемных баньши.
         В первых рядах сектантского воинства шагал адепт первой ступени Прана, родной брат убиенного Ханны. В руках он сжимал тяжеленный станковый пулемет, с которым обращался, словно оружие было целиком сделано из пластика. Холодный ночной дождь капал на его широкие плечи и как будто кипел и превращался в пар от кипевшей в Пране ярости.
         Они несли безумно чадящие факелы, от которых в темные небеса взмывали серые дымовые змеи, словно по городским улицам следует стадо маленьких паровозов.
         Некоторым воинам Ангелайи не досталось огнестрельное оружие, и они несли вилы, топоры и антикварные шашки, походя на безумную версию народного ополчения.
         -Победа будет за нами! - рявкнул он перед сраженьем на боевой сходке - Мы очистим наш город от мерзкого бандитского отродья!! От поганых нелюдей, не видящих света истины! Смерть им! В нижний мир их!
         -В НИЖНИЙ МИР!! - откликнулась экзальтированная толпа - РВИ-ЖГИ-КАЛЕЧЬ-УБИВАЙ!!! - так начиналась одна из боевых мантр.
         Проорав еще пару одиозных лозунгов, брат Прана утратил связную речь и огласил округу воплем самца орангутанга, вызывающего соперника на бой.
         -РВИ-ЖГИ-БЕЙ-КАЛЕЧЬ!!! - надрывалась толпа, а потом над ней взвились многочисленные лики мертвого гуру. И сектанты пошли.
         И теперь, не растеряв почти боевого пыла - быстро приближались они к точке встречи с обиженной братвой. По дороги они пением боевых мантр довели себя до такого состояния, что многие совсем перестали соображать и только пускали пену из уголков губ, а у одного от перепада чувств случился сердечный приступ. Нет нужды говорить, что стимуляторы разливались по этой толпе рекой, придавая сил воинам мертвого гуру, так что каждый из них стал стоить по меньшей мере троих.
         Третьей силой была городская милиция и остатки городского же ОМОНА, все двенадцать. С самого начала они попытались вести политику невмешательства, за что и поплатились, потому что на них накинулись и та, и другая враждующие стороны. После этого-то и стало понятно, что порядка в городе нет - и никогда больше не будет.
         Проследовав через половину города, обе армии встретились на Центральной улице, которой и предстояло стать полем для будущей битвы. Сначала вышли боевики Босха, а чуть позже подоспели и воины Ангелайи.
         Замерли. Цепочка людей со стороны Арены, эффектно подсвеченная автомобильными фарами, бросающая длинные искаженные тени на мокрый асфальт, и угрюмая держащаяся плечом к плечу маленькая толпа с чадящими факелами со стороны реки. Сектанты смотрели на бандитов, бандиты смотрели на сектантов и, казалось, воздух между двумя напружинившимися группами одержимых людей вот-вот накалится от ненавидящих взглядов. У Босха было двадцать пять человек, и еще пятнадцать тех, что поймали по дороге. Эти стояли в первом ряду с лицами гладиаторов, обреченных сражаться без доспехов с хорошо вооруженной конницей. В спины им упирались стволы, красноречиво говорящие о том, что будет, если жертвы попытаются сбежать. Так что эти, безвинные, в общем-то, горожане, при столкновении проявили себя ничуть не хуже впавших в боевое безумие сектантов и стали героями все до единого.
         Сектантов было почти полсотни, они стояли плотной толпой - очень удачной мишенью для автоматического оружия. Просвещенный Ангелайя добродушно пялился на вражеские рати с десятка плакатов.
         Взревел мотор - и позади группы бандитов притормозила дорогая, поблескивающая иномарка. Хлопнула дверь, и на свет появился сам Босх - глыбастый, неандертальского вида, амбал, чертами лица схожий с почившим в бозе охранником, притом, что в оборотня Босх превращаться не собирался, а таким лицом его наградила природа. Впрочем, внешностью его обманываться не стоило, потому что в маленьких черных глазках, в густой тени под нависающими надбровными дугами, скрывался недюжинный ум. А уж хитрости у главаря хватило бы на троих обычных людей. Будучи человеком одаренным (и имеющим множество умственных патологий), Босх обожал заниматься созиданием и часто рисовал химерические картины, удивительно схожие с творчеством его средневекового тезки.
         Скрываясь за спинами своих боевиков, Босх заорал:
         -Вы, там!!! Даю вам последний шанс!! Если вы сейчас повернетесь и уйдете, я обещаю! Слышите, обещаю! Обещаю отозвать своих и больше об этом не вспоминать!!!
         -А Босх-то в коленках слаб, - сказал кто-то из пушечного мяса - За спинами прячется... - и тут же получил по голове рукоятью ПМ, после чего прилег без сознания на асфальт. По иронии судьбы он один из всех горе-рекрутов и остался в живых, пролежав на земле всю стычку и очнувшийся лишь утром, в окружении трупов.
         -НУ?! - рыкнул Босх, - Я ЖДУ!!!
         Ряды сектантов раздались, и вперед вышел брат Прана. Голову он повязал малиновой повязкой (передранной покойным гуру у самураев), а в руках держал станковый пулемет, из которого свисали и волочились по земле пулеметные ленты. Брат Прана был мертвенно спокоен. Боевых мантр больше не пели.
         Прана раскрыл рот и рявкнул:
         -СМЕРД!!! - от его голоса качнулись ряды противников, и даже слегка попятились, - ЗА ГУРУ, ТРУСЛИВЫЙ СМЕРД, ТЫ ПРИМЕШЬ СМЕРТЬ, И ДА УЗРИТЕ ВЫ ВСЕ СВЕТ ИСТИНЫ!!!
         После чего надавил на спуск пулемета, и, надо понимать, огонь из его ствола и был пресловутым светом истины.
         С этого все и началось.
         Большая часть пушечного мяса полностью оправдала свое название и приняла пули предназначающиеся солдатам Босха. С диким звериным криком толпа сектантов рванула вперед, одновременно открыв огонь из всех имеющихся огнестрельных единиц.
         -ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! - орал брат Прана, сотрясаясь от отдачи пулемета.
         Испуганные и попятившиеся босховцы открыли пальбу в ответ. Уже полторы секунды спустя воздух на улице был до того густо насыщен свинцом, что, казалось, обрел вес. Пули цокали об асфальт, с тупым звуком вонзались в борта дорогих машин и с характерным чавканьем в людские тела. Рои маленьких свинцовых насекомых со злобным гулом проносились над головами, во вспышке оранжевых искр находили свою цель.
         Грохот стоял такой, что недавняя собачья охота казалось безобидным детским развлечением с участием хлопушек. Пули вонзались в дорожное покрытие, с хрустом выбивая из него асфальтовую крошку. С грохотом разлетались окна нижних этажей у всех ближайшим домов, а потом, не выдержав ударной волны, потекли сверкающим колюще-режущим серебристым дождем осколков все остальные. В пострадавших квартирах кто-то орал, но их совершенно не было слышно.
         Панельные стены многоэтажек были мгновенно украшены затейливой вязью оставшихся от пуль выщербин. В мгновенных вспышках ослепли фары всех до единой машин, а секундой позже сами четырехколесные друзья человека грузно осели на лопнувших шинах. Грохнула лампа в неработающем фонаре и поблескивающим снегом спланировала на головы сражающихся. Свинцовые пули азартно косили вялую листву, с треском выбивали щепу из стволов.
         Фары погасли, лучи фонарей в дрожащих руках светили куда угодно, только не туда, куда нужно, и ополоумевшие от страха пополам с боевой яростью стрелки лупили наугад, зачастую попадая в своих же. Пляшущий свет ламп и стробоскопические вспышки выстрелов придавали улице вид какой-то апокалиптичной дискотеки.
         -ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! - орали сектанты, вражеские пули попадали в них, они падали и поднимались вновь и, не обращая внимания на развороченный живот, снова начинали стрелять.
         Руки окостенело давили на крючки, и автоматическое оружие стреляло не переставая, выпуская смертельные свинцовые подарки широким веером, косившим всех и вся.
         Знамена сектантов повисли изодранными лохмами и то и дело тонули в толпе. Улыбающийся гуру ловил пулю одну за другой, но мрачнее от этого не становился.
         -Мочи их всех, мочи!!! - заорал Григорий Кривников, по кличке Кривой, разряжая помповый дробовик раз за разом в беснующуюся толпу. Одна пуля ударила его в плечо, а после целая очередь пересекла грудь, вгрызаясь в бронежилет. Со звериным воплем Кривой рванулся вперед, но тут некстати свистнувший стеклянный осколок вонзился ему в правый глаз, после чего он и вправду окривел.
         В этот момент сектанты наконец добежали до рати своих противников и сошлись врукопашную. В ход пошли ножи, вилы и вообще все, что могло резать и колоть. Стреляли теперь в упор, глядя в безумное лицо ворога, били короткие очереди, кровь брызгала на искаженные яростью лица. Бранные крики и крики боли и ярости смешались в одну визгливую какофонию, прерываемую грохотом оружия.
         В беснующейся толпе тут и там мелькали серые милицейские мундиры - лица их обладателей были наполнены паническим ужасом, и единственное, о чем мечтали теперь стражи порядка - это живым выбраться из этой мясорубки. Напрасно. Озверевшие супротивники обрушивались на них со всех сторон и били беспощадно, с короткого расстояния.
         Шествующий посередине побоища и раздвигая его, как ледокол раздвигает паковые льды, брат Прана зычно проповедовал истину, не забывая просвещать из пулемета подвернувшихся еретиков. Пули свистели вокруг него, и кровь сочилась из двух десятков ссадин на могучем теле Праны, но ни одна не ударила его по настоящему и, казалось, вовсе нет такой силы, чтобы остановить его величавое продвижение.
         -И узри, смерд! - говорил он и всаживал короткую очередь в зверского вида бандита со шрамом на скуле. Того отшвыривало в толпу, где он, раненый, с проломленным бронежилетом быстро затаптывался ногами дерущихся, - Свет истины! - продолжал Прана, приголубливая следующего прикладом по голове. Кровь расходилась веером, покрывая лицо сектанта красной боевой раскраской.
         Уже через три с половиной минуты после начала сражения нельзя было понять, кто в кого стреляет. Больше того, в этом хаосе мечущихся лучей, вспышек выстрелов и сдавленных воплей невозможно различить ни побеждающих, не проигрывающих, да и не было таковых. Битва шла на уничтожение и, как в глобальной ядерной войне, победителей здесь быть не могло.
         Хрупкий пятнадцатилетний сектант с обезумевшим взором всадил разболтанные ржавые вилы в горло дюжему бандиту, с натугой волочащему один из трех Босховых пулеметов. Тот повалился назад, а оружие в его руках завелось длинной очередью, нашинковав свинцом сектанта, а также еще трех, имевших несчастье оказаться позади него. А потом упал, и теперь пулемет бил в темное небо, как последний салют, и его ровная дробь выделялась на фоне остальной канонады.
         -Свет истины!!! - вопила истеричная послушница Ангелайи, ударяя подвернувшихся плакатом своего обожаемого гуру. Когда после очередного врага плакат треснул и слетел с шеста, она горько заплакала и присела на дорогу, не замечая золотистых гильз от грохотавшего над ухом пулемета.
         Жильцы двух ближайших домов, как один, лежали на полу своих квартир, прикрыв голову руками от сыплющихся осколков и с содроганием слушали, как пули вонзаются в потолок комнаты и крошат в щепки подоконник. Безобидные комнатные растения ловили смертельные подарки и эффектно разрывались в облаке земли из цветочного горшка. Керамические осколки с пением рассекали воздух и разили не хуже, чем если бы были от осколочной гранаты.
         Алексей Крушенко, которому доверили гранатомет "Муха", уже в десятый раз по счету чудом избегал смерти. Пули буравили воздух перед его лицом, с визгом вспарывали одежду, и в обширных рукавах его кашемирового пальто зияли две аккуратные дырочки калибра 7.62, опаленные по краям. Основная неприятность Крушенко заключалась в том, что помимо гранатомета - никакого другого оружия ему выдано не было, а стрелять из этой пушки в густой толпе было откровенным безумием. Поэтому он, тяжко ухая, бил начиненным тротилом снарядом по головам каждого встречного, и скоро гранатомет густо заляпан чужой кровью, так что от вида размахивающего взрывоопасной дубиной нового неандертальца отшатывались даже почти не чувствующие страха сектанты.
         Тучный и низкорослый Босхов подручный по кличке Краб первым почуял, что выиграть в этой битве не удастся, и решил перевести ход битвы в свою пользу. Пригибаясь под пулями и всаживая в загораживающих ему путь по три заряда из западного, предназначающегося для спецназа автомата, он добрался до одиноко возвышающейся на краю битвы зенитки. Дорогой джип покойного Кабана повторил судьбу своего владельца - вдохнуть жизнь в его изрешеченную до состояния дуршлага шкуру не смогла бы уже и бригада автомехаников. Топливо вытекало из пробитого в десяти местах бака и широкой парящей лужей растекалось по асфальту, пятная ноги дерущихся. Но зенитка была в порядке.
         Тарахтение пулемета смолкло, когда иссякли патроны и теперь обезголосевшее оружие торчало в небеса эдаким вороненым погребальным памятником.
         -В тебя, в тебя, в тебя!!! - орал кто-то, и тут же оглушительно грохотал крупнокалиберный дробовик.
         Бешеная пляска лучей замедлялась, один за другим они гасли или замирали, кода фонарь выпадал из мертвой руки владельца. Факелы по большей части валялись на асфальте, где недовольно шипели и парили. Где-то их пустили в ход, как последнее средство обороны, шпаря по выныривающим из тьмы лицам супротивников. Лупили теперь в основном на вспышки выстрелов, на мелькающие тени. Люди то и дело спотыкались о мертвые тела, падали, поднимались, стреляли с колена, выкрикивая в мерцающую тьму одним им слышные проклятия.
         В оранжевой вспышке воспламенилось топливо в одной из машин, а следом за ним и еще две, в ореоле пылающего дизельного топлива, прыгнули в моросящие дождем небеса. Поле битвы на миг осветило, сражающиеся замерли, щуря воспаленные от едкого дыма глаза на возникшее пожарище, а потом, когда яростное зарево сменилось на тусклый тлеющий закат, продолжили с новой силой. Число воюющих сильно уменьшилось, большая часть теперь пригибалась, а то и вовсе лежа посылала грохочущую смерть в окружающих.
         Краб добрался до издырявленного джипа и, припадочно бормоча себе под нос, полез в его кузов, благо борт теперь был низок. Шалый световой луч вдруг высветил его приземистую фигуру, нелепо карабкающуюся на машину, а следом пришел пакет из десятка разнокалиберных пуль, ни одна из которых, впрочем, не задела удачливого подручного Босха.
         Сам Босх, пригибаясь, по-пластунски полз в сторону Центра, испуганно вздрагивая, когда шальная пуля буравила воздух совсем рядом с ним. Глава городской преступной группировки один единственный сообразил, чем закончится сражение. Слаб в коленках? Ну и пусть, зато шкура цела.
         На миг он обернулся и заметил Краба, возящегося у зенитки.
         -Идиот... - шепнул Босх, - каков идиот, там же наши еще...
         Впрочем, там им быть оставалось не долго, а у Босха была своя цель - его бронированное по пятому разряду авто, все во вмятинах и несквозных дырках от пуль - смирно дожидалось хозяина. Оставалось до этого чуда заказной технологии метров пять.
         Краб забрался к зенитке. Прямо над ним в небо торчали жутковатые спаренные стволы, как причудливая вороненая стела. Потными ладонями, он схватился за ручки и, ожесточенно крутя, стал опускать прицел, направляя его приблизительно в сторону сражающихся. Воздух вокруг него пел от пуль, но Краб чувствовал упоение. Он был наверху, он был царь горы, и в руках у него были сдвоенные молнии разящие, которыми он, конечно, переломит ход сражения. С широкой улыбкой маленького ребенка, дорвавшегося до заветной игрушки, он придавил спуск.
         Громогласное тарахтение зенитки сменило умолкший пулемет, а в ряды бьющихся словно врезалась огненная все и вся срубающая коса, портативная извивающаяся молния. От близких разрывов закладывало уши. Сам того не зная, первой же очередью Краб уничтожил половину собственных сотоварищей, из-за чего сектанты получили моментальный численный перевес.
         В нос шибал мощный запах пороха, зенитка в руках пела, неся смерть врагам, а Краб ощущал себя грозным и жестоким богом войны, на крыльях парящим над беснующейся толпой.
         Босх дополз до машины и стал открывать водительскую дверь, и в тот же момент острый иззубренный осколок пробил ему мякоть ноги и звонко звякнул об оголившийся колесный диск. Со сдавленным причитанием Босх сполз обратно на землю. Что-то подсказывало ему, что отсюда надо убираться немедленно, пока еще есть время. Дергаясь, как обезножевшая мокрица, всесильный (после Ангелайи) глава городских бандитов забрался в кабину своей машины. Руки его дрожали, когда он пытался вставить хитрый цифровой ключ в замок зажигания.
         Посередине шумной, неистовствующей, как на картинах седьмого круга Дантова ада, исполненных мастером гравюр Босхом, битвы, случайно встретились двое. Работающий, как заклинивший автомат, своей дубиной Крушенко, и флагман сектантов брат Прана, из которого жизнь уходила вместе с двумя десятками огнестрельных ранений. Последняя пулеметная лента волочилась за его жутким оружием, и сражающиеся то и дело наступали на нее, вызывая у обладателя гневный раздраженный рык. Ствол пулемета раскалился докрасна и теперь тлел в ночном воздухе, как исполинская сигара. Брат Прана был страшен и покрыт кровью. На лице его блуждала кривая ухмылка хищника, и один вид его внушал страх даже соратникам по секте. Хлещущая огненная плеть зенитных снарядов обошла его стороной, словно он и вправду был заговорен.
         Босх завел отлично отрегулированный двигатель своей дорогой непробиваемой машины и, звеня и искря дисками, сорвался с места побоища, с содроганием слушая, как чужие, девятимиллиметровые и не только подарки глухо стучат по кузову вслед.
         Он успел как раз вовремя.
         Увидевший перед собой окровавленного дикаря с чудовищным пулеметом в руках, Крушенко окончательно потерял контроль над собой. Ему пришлось пробиваться через толпу со стальной дубиной в руках, он видел, как трескались черепа тех, кто имел несчастье попасть под это орудие убийства. Он был с головы до ног покрыт чужой, страшно пахнущей кровью. А где-то впереди заходился смертной дробью кошмарный авиационный агрегат. И, совсем рядом, - оскалившийся антропоморфный силуэт с пулеметом в руках - и лишь миг отделяет тебя от смерти.
         Брат Прана вытолкнул из пересохшей глотки отрывок из проповеди. Громко кричать уже не получалось - голос сорвал, да и силы убывали на глазах. Скрюченное человеческое существо с покрытым гарью и кровью лицом, на котором горячечно блестели белки - это был враг, и его надо было отправить в нижний мир, следом за предыдущими. Пулемет в руках весил, казалось, тонну, он тоже охрип, и его стальная глотка раскалилась и светилась нежно-розовым светом. Покачиваясь, сектант сделал шаг и, не замечая того, наступил на брошенный плакат Ангелайи.
         Нервы у Крушенко не выдержали. Он знал, стоящего рядом исполина не завалить ударом дубины, ему нужно что-то мощнее, сильнее, ему нужен...
         И он вскинул к плечу гранатомет, и взвел его заученным движением. Брат Прана все еще нацеливал пулемет. В замкнувшем накоротко мозгу Крушенко вспыхнула короткая злая радость, а потом гранатомет коротко рявкнул, и дернулся у него в руках, посылая снаряд мимо плеча сектанта, в насыщенную пальбой ночь. Прана даже не заметил этого, пулемет в его руках плюнул короткой злой очередью и навеки оборвал земной путь Алексея Крушенко.
         Когда автомобиль Босха отдалился на двадцать пять метров от побоища, хищной фурией просвистевший через всю улицу снаряд ударил в зенитку и частично в Краба. Хлопнул взрыв, синеватой огненной пленкой покрылся разлитый бензин, а потом оглушительно сдетонировали оставшиеся в обойме зенитки снаряды.
         Взрыв был грандиозным, титаническим. В единой мощной огненной вспышке потонула вся Центральная улица, а суетящиеся на ней люди высветились мгновенно резкими черными силуэтами. Исполинский огненный язык на месте джипа Кабана рванулся вверх и лизнул сморщившиеся небеса. На тридцать секунд на Центральной улице перестал идти дождь, весь обратившийся в пар. Исковерканные до полной неузнаваемости стальные осколки вперемешку с горящим порохом и бензином смертной шрапнелью прошлись по улице, круша и корежа все на своем пути. Несущая пламя ударная волна подхватила оставшихся участников побоища и, как пушинки, понесла их вдоль улицы. Кто-то упал на землю, объятый пламенем, в окружающих домах разом вспыхнуло два десятка пожаров, да во всем квартале оконные рамы заплакали серебристыми стеклянными осколками.
         Режущий глаза яркий вулкан на месте сгинувшей машины поутих, разошелся красноватым насыщенным багровыми всполохами грибом. А потом с небес пошел стальной дождь из маленьких и больших железных осколков, рваной ткани, стекла и обгорелых частей человеческих тел. В наступившей после разрыва тишине печально стучал этот дождь, гремел железяками и предметами людского обихода. Брякнулась и задребежала по асфальту хромированная надпись "Додж" - все, что осталось от машины убиенного ходока.
         Финалом к этой боргильдовой битве послужил мягкий шлепок растрепанной тушки голубя, подбитого шальным осколком где-то высоко в дождливом небе.
         Побитая машина Босха, треща по всем своим усиленным бронированием швам, скрылась за поворотом, роняя на землю тлеющие яркими светляками осколки чего-то неопределимого - то ли металла, то ли чьей-то сгоревшей одежки.

         В глухой ватной тишине прошла дождливая ночь, и уступила место у вселенского руля, такому же дождливому сероватому дню. Первые его слабенькие робкие лучи коснулись вымокшей земли и осветили картину побоища. А еще через некоторое время стали собираться горожане - такие же робкие, притихшие, они вполголоса перекидывались впечатлениями. Чуть в стороне рыдала команда плакальщиц, состоящая в основном из родных и близких убиенных. Эти вопить начали еще до зари, и собрались продолжать и весь следующий день.
         Кто-то в стороне подбивал итоги.
         -Я ж такое только в Сталинграде видал, вот те крест! - говорили в толпе, - но прям война!
         -Стены-то, стены гляньте! Дыры везде!
         -Будто бомбили здесь...
         -Черт, и колонку своротили! Где теперь воду брать?!
         -Аа-ай, сердешные вы мои, и што вас в секту несло, за каким резоном, а?!
         Жирное черное пятно перегородило Центральную, зияя немалой воронкой посередине. Сверху оно выглядело, как исполинская уродливая печать, навсегда оттиснутая на угрюмом лике города, печать под приговором, моментально разделившая бывших земляков на живых и мертвых. Рваные перекрученные осколки металла усеивали округу, странным образом обнаруживаясь в самых неожиданных местах, посверкивая из стен домов и посеченных стволов деревьев.
         И кругом лежали трупы, обгорелые, изуродованные до полной неузнаваемости, многие скрючились, а у некоторых оружие частично вплавилось в тело. Жар был нешуточный. Руки, ноги, головы, почерневшие части, бывшие когда-то целыми людскими телами. Почерневшие остовы машин лежали друг подле друга, как костяки вымерших доисторических животных.
         В небо печально глядело полурасплавленное противотанковое ружье, которое по-прежнему прижимал к груди обратившийся в головешку владелец.
         -Ну, прям как напалм... слышь, Санек, когда напалм, то точно так обгорают.
         Тут и там между тел валялись флагштоки, оставшиеся от сгоревших знамен и закопченные плакаты с Просвещенным Гуру.
         Сморщенная старушка подошла к сохранившемуся целиком телу, поверх которого лежал один из плакатов. Гневно плюнула на лицо Ангелайи:
         -Что натворил, ирод, мертвый! Сколько детей на смерть повел?!
         И в ужасе отшатнулась, когда плакат вдруг шевельнулся. Потом она рассказывала, что ей показалось, будто сам Ангелайя попытался вылезти из плаката. Обгорелая, истыканная пулями фанера сползла и открыла удивленное до крайности лицо того самого тела, что оказалось живым и почти не пострадавшим. Это и был тот дерзкий представитель пушечного мяса, всю бойню пролежавший под надежно укрывшим его плакатом. Удивление его было большим и всеобъемлющим, как Енисей в пору разлива.
         Любители подбивать итоги уяснили одно - последняя власть покинула город. В огненной мясорубке сгинули лихие вояки Босха, держащие в своих руках все торговые точки, погибли все до единого послушники Просвещенного Ангелайи, и никто уже не заплачет над уходом единственного ребенка в страшную секту. Сгинули и остатки бежавшей официальной городской управы - семеро милиционеров и пятеро ОМОНовцев - тела их ровным слоем перемешались с бандитами и сектантами, слившись в последнем всепроникающем объятии. На душе у горожан было странно и пусто, пахнущий гарью ветер свободы не кружил им головы, а лишь навевал еще большее уныние.
         -Теперь все... - сказал кто-то, и все поняли, что да - город и все его жители вступили на какую-то финишную прямую. Долгий их путь почти завершен, и нет теперь пути назад.
         В окружающих домах по-прежнему горели пожары, беспрепятственно выжигая одну квартиру за другой - их никто не тушил. Насмотревшиеся горожане побрели прочь, по домам. Мимо них с чемоданами, забитыми до отказа, спешили те, кому жить было уже невмоготу. Они уезжали. Куда? Хоть бы один сказал, но они лишь отстраненно улыбались и спешили прочь, к своему непонятному светлому будущему.
         День выдался удивительно холодный, и таким же был следующий. А с утра ударил заморозок.
         Когда отключились телефоны, никто уже и не удивился. По ночам город стал напоминать Ленинград в годы блокады - тихий, холодный, пустой. Нет больше костров, нет веселых песен и быстрых знакомств. Только прошмыгнет иногда пугливый прохожий со стилетом в кармане. Тень Исхода безносым обличьем маячила в сознании, не уходила - и уходить не собиралась.
         Вместо звонков стали ходить друг к другу в гости и говорить лицом к лицу. У богатеев стало высшим шиком содержать десяток курьеров, которые как можно быстрее переносили сообщения. Причем, чем больше был штат разносчиков, тем лучше. На заправленных дизтопливом автомобилях, вооруженные подобранным скорострельным оружием, разъезжали они по городу, и простые горожане испуганно шарахались, стоило им увидеть эти быстро несущиеся дилижансы.
         Но люди жили, продолжали жить и находили в этой жизни свои маленькие радости и маленькие горести. Ссорились и ругались, дружили и влюблялись, расходились и сходились вновь. Просто потому, что люди всегда остаются людьми, в какую бы ситуацию их не поставит судьба.
         Вот только людей этих с каждым днем становилось все меньше и меньше.

.............................

<<< В библиотеку